Автор рассказа гуттаперчевый мальчик
Автор Евгений Покателов задал вопрос в разделе Другое
рассказа «Гуттаперчевый мальчик» анализ рассказа и получил лучший ответ
Ответ от ??? ???? ???[гуру]
В «Гуттаперчевом мальчике» рассказана история маленького сироты Пети, взятого на обучение к циркачу. Акробат Беккер плохо говорит по-русски и не знает иного стимула в тренировках, кроме телесного наказания. Но страх перед учителем — плохой помощник, «он внушает робость, а робость первый враг гимнаста». Петя просто обречен на гибель. Но смысл повести этим не исчерпывается. Она будит в читателе множество переживаний и мыслей. Здесь и размышления о непостижимом Промысле Божием, так по-разному устраивающем человеческие судьбы, и раздумья о родительском грехе, влекущем за собой безмерные страдания детей, и тревожные помыслы о самовлюбленной гордости, умерщвляющей душу.
Читая повесть, мы удивляемся тому, как порой необдуманно и безответственно человек распоряжается бесценным даром жизни, или сокрушаемся от того, как сильны в человеке страсти и как мало он знает об Истинном Помощнике в преодолении их. Но вместе с тем, мы не можем не радоваться милосердию, которое по-прежнему близко сердцам многих людей. Конечно, повесть «Гуттаперчевый мальчик» — болезненное чтение даже для взрослого человека. От некоторых сцен, вторгающихся в наше сознание и чувства, хочется скорее бежать в привычный душевный комфорт. Однако…
Любящие взрослые в дореволюционной России считали хрестоматийно обязательным такое чтение для своих детей. Они заботились не только об их телесном здоровье, но еще более о здравии душевном. Именно эта мучительная повесть имеет силу вспахивать состраданием человеческие души. Она заставляет нас плакать не над своими эгоистическими переживаниями, а над чужими скорбями и учит нас не закрывать глаза на боль другого человека, его одиночество или беззащитность.
«...Когда я родился — я заплакал; впоследствии каждый прожитой день объяснял мне, почему я заплакал, когда родился...»
Метель! Метель!! И как это вдруг! Как неожиданно!! А до того времени стояла прекрасная погода. В полдень слегка морозило; солнце, ослепительно сверкая по снегу и заставляя всех щуриться, прибавляло к веселости и пестроте уличного петербургского населения, праздновавшего пятый день масленицы. Так продолжалось почти до трех часов, до начала сумерек, и вдруг налетела туча, поднялся ветер и снег повалил с такою густотою, что в первые минуты ничего нельзя было разобрать на улице.
Суета и давка особенно чувствовались на площади против цирка. Публика, выходившая после утреннего представления, едва могла пробираться в толпе, валившей с Царицына Луга, где были балаганы. Люди, лошади, сани, кареты — все смешалось. Посреди шума раздавались со всех концов нетерпеливые возгласы, слышались недовольные, ворчливые замечания лиц, застигнутых врасплох метелью. Нашлись даже такие, которые тут же не на шутку рассердились и хорошенько ее выбранили.
К числу последних следует прежде всего причислить распорядителей цирка. И в самом деле, если принять в расчет предстоящее вечернее представление и ожидаемую на него публику, — метель легко могла повредить делу. Масленица бесспорно владеет таинственной силой пробуждать в душе человека чувство долга к употреблению блинов, услаждению себя увеселениями и зрелищами всякого рода; но, с другой стороны, известно также из опыта, что чувство долга может иногда пасовать и слабнуть от причин, несравненно менее достойных, чем перемена погоды. Как бы там ни было, метель колебала успех вечернего представления; рождались даже некоторые опасения, что если погода к восьми часам не улучшится, — касса цирка существенно пострадает.
Так или почти так рассуждал режиссер цирка, провожая глазами публику, теснившуюся у выхода. Когда двери на площадь были заперты, он направился через залу к конюшням.
В зале цирка успели уже потушить газ. Проходя между барьером и первым рядом кресел, режиссер мог различить сквозь мрак только арену цирка, обозначавшуюся круглым мутно-желтоватым пятном; остальное все: опустевшие ряды кресел, амфитеатр, верхние галереи — уходили в темноту, местами неопределенно чернея, местами пропадая в туманной мгле, крепко пропитанной кисло-сладким запахом конюшни, амьяка, сырого песку и опилок. Под куполом воздух так уже сгущался, что трудно было различать очертание верхних окон; затемненные снаружи пасмурным небом, залепленные наполовину снегом, они проглядывали вовнутрь как сквозь кисель, сообщая настолько свету, чтобы нижней части цирка придать еще больше сумрака. Во всем этом обширном темном пространстве свет резко проходил только золотистой продольной полоской между половинками драпировки, ниспадавшей под оркестром; он лучом врезывался в тучный воздух, пропадал и снова появлялся на противоположном конце у выхода, играя на позолоте и малиновом бархате средней ложи.
За драпировкой, пропускавшей свет, раздавались голоса, слышался лошадиный топот; к ним время от времени присоединялся нетерпеливый лай ученых собак, которых запирали, как только оканчивалось представление. Там теперь сосредоточивалась жизнь шумного персонала, одушевлявшего полчаса тому назад арену цирка во время утреннего представления. Там только горел теперь газ, освещая кирпичные стены, наскоро забеленные известью. У основания их, вдоль закругленных коридоров, громоздились сложенные декорации, расписные барьеры и табуреты, лестницы, носилки с тюфяками и коврами, свертки цветных флагов; при свете газа четко обрисовывались висевшие на стенах обручи, перевитые яркими бумажными цветами или заклеенные тонкой китайской бумагой; подле сверкал длинный золоченый шест и выделялась голубая, шитая блестками, занавеска, украшавшая подпорку во в
не помогу