какие чувства испытывает рассказчик после смерти матрены

Ответ от Владимир Чернявский[гуру]
На рассвете женщины привезли с переезда на санках под накинутым грязным
мешком -- все, что осталось от Матрены. Скинули мешок, чтоб обмывать. Все
было месиво -- ни ног, ни половины туловища, ни левой руки. Одна женщина
перекрестилась и сказала:
-- Ручку-то правую оставил ей Господь. Там будет Богу молиться.. .
И вот всю толпу фикусов, которых Матрена так любила, что, проснувшись
когда-то ночью в дыму, не избу бросилась спасать, а валить фикусы на пол (не
задохнулись бы от дыму) , --фикусы вынесли из избы. Чисто вымели полы.
Тусклое Матренино зеркало завесили широким полотенцем старой домашней
вытоки. Сняли со стены праздные плакаты. Сдвинули мой стол. И к окнам, под
образа, поставили на табуретках гроб, сколоченный без затей.
А в гробу лежала Матрена. Чистой простыней было покрыто ее
отсутствующее изуродованное тело, и голова охвачена белым платком, --а лицо
осталось целехонькое, спокойное, больше живое, чем мертвое.
Деревенские приходили постоять-посмотреть. Женщины приводили и
маленьких детей взглянуть на мертвую. И если начинался плач, все женщины,
хотя бы зашли они в избу из пустого любопытства, --все обязательно
подплакивали от двери и от стен, как бы аккомпанировали хором. А мужчины
стояли молча навытяжку, сняв шапки.
Самый же плач доставалось вести родственницам. В плаче заметил я
холодно-продуманный, искони-заведенный порядок. Те, кто подале, подходили к
гробу ненадолго и у самого гроба причитали негромко. Те, кто считал себя
покойнице роднее, начинали плач еще с порога, а достигнув гроба, наклонялись
голосить над самым лицом усопшей. Мелодия была самодеятельная у каждой
плакальщицы. И свои собственные излагались мысли и чувства.
Тут узнал я, что плач над покойной не просто есть плач, а своего рода
политика. Слетелись три сестры Матрены, захватили избу, козу и печь, заперли
сундук ее на замок, из подкладки пальто выпотрошили двести похоронных
рублей, приходящим всем втолковывали, что они одни были Матрене близкие. И
над гробом плакали так:
-- Ах, нянькя-нянькя! Ах, лЈлька-лЈлька! И ты ж наша единственная! И
жила бы ты тихо-мирно! И мы бы тебя всегда приласкали! А погубила тебя твоя
горница! А доконала тебя, заклятая! И зачем ты ее ломала? И зачем ты нас не
послушала?
Так плачи сестер были обвинительные плачи против мужниной родни: не
надо было понуждать Матрену горницу ломать. (А подспудный смысл был:
горницу-ту вы взять-взяли, избы же самой мы вам не дадим! )
Мужнина родня -- Матренины золовки, сестры Ефима и Фаддея, и еще
племянницы разные приходили и плакали так:
-- Ах, тЈтанька-тЈтанька! И как же ты себя не берегла! И, наверно,
теперь они на нас обиделись! И родимая ж ты наша, и вина вся твоя! И горница
тут ни при чем. И зачем же пошла ты туда, где смерть тебя стерегла? И никто
тебя туда не звал! И как ты умерла -- не думала! И что же ты нас не
слушалась?.. .
(И изо всех этих причитаний выпирал ответ: в смерти ее мы не виноваты,
а насчет избы еще поговорим! )
Но широколицая грубая "вторая" Матрена -- та подставная Матрена,
которую взял когда-то Фаддей по одному лишь имечку, --сбивалась с этой
политики и простовато вопила, надрываясь над гробом:
-- Да ты ж моя сестричечка! Да неужели ж ты на меня обидишься?
Ох-ма!... Да бывалоча мы всЈ с тобой говорили и говорили! И прости ты меня,
горемычную! Ох-ма!... И ушла ты к своей матушке, а, наверно, ты за мной
заедешь! Ох-ма-а-а!.. .
На этом "ох-ма-а-а" она словно испускала весь дух свой -- и билась,
билась грудью о стенку гроба. И когда плач ее переходил обрядные нормы,
женщины, как бы признавая, что плач вполне удался, все дружно говорили:
-- Отстань! Отстань!
Матрена отставала, но потом приходила вновь и рыдала еще неист
Источник: Википедия